Парадный фасад России

Имеет ли наш город уникальный генетически заданный код развития или петровская идея строительства «образцовой» европейской столицы на пустом месте не более чем миф? Этот вопрос возникает всякий раз заново, как только появляется градостроительный проект, способный оживить традиционное представление о Петербурге как о городе, построенном «по воле царя».

Парадоксально, но в восприятии большинства историков от архитектуры, прежде всего тех, кто родился еще в Ленинграде, Санкт-Петербург как собственно город, как городское сообщество, как бы не существует. Существует некая преемственность: «история, воплощенная в камне», «музей под открытым небом». Город как самоценность, как высочайше задуманная и тщательно исполненная декорация. Европейский фасад России, если смотреть с Запада.

Принципы создания-сохранения этой декорации и образуют то, что на языке теории петербургского градостроительства называется «генетическим кодом» Санкт-Петербурга. Исследователь этой темы Сергей Семенцов постулирует их следующим образом: регламентация, регулярность, ансамблевость.

Он же один из немногих, кто недву­смысленно уточняет: их успешная реализация в прошлом стала возможной лишь благодаря Высочайшей Воле – воле верховной российской власти, направленной на создание не просто столичного города, а столицы России в качестве Мировой столицы.

Военная столица

«Быть Петербургу пусту!» – это кликушеское пророчество приписывают Евдокии Лопухиной, первой жене Петра Великого, насильно заточенной им в монастырь. В первые годы суще­ствования нового города его жителям казалось, что так оно и будет. Частые наводнения стали истинном бичом петровского «парадиза». Но еще большее беспокойство доставляла первым петербуржцам сама российская власть, своевольная и непредсказуемая.

Известно, что с момента принятия решения о переносе российской столицы в Петербург (а это случилось, как принято считать, в 1712 году) царь в течение четырех последующих лет неоднократно менял местоположение столичного центра будущего города, пока в 1715 году не остановился на Васильевском острове. Но и этот его выбор стал окончательным лишь в 1722 году.

Для царя выбор местоположения столичного центра означал прежде всего выбор наиболее оптимальной для расположения высших правительствующих учреждений территории. При этом им двигали два разных, хотя и взаимно влияющих друг на друга, мотива. Первое: царю-реформатору была нужна не просто столица, а военная столица (если более точно – военно-морская). Второе: его воображение постоянно мучил проект «образцового города», что особенно усилилось во время европейского путешествия в 1716–1718 годах.

Военно-стратегический мотив первое время был явно приоритетным. Шла Северная война. Для целей ее ведения Петру было жизненно необходимо последовательно освоить все завоеванное им пространство. А поскольку все это время политическим центром страны был сам «блуждающий царь», любое его сколь-нибудь постоянное «местопребывание» уже могло рассматриваться как будущая столичная резиденция: Ораниенбаум, Стрельна, Петергоф.

Два мотива – два архитектора. Для реализации первой задачи был выбран военный архитектор итальянец Доменико Трезини, для реализации второй – многообещающий француз Жан-Батист Леблон. Роковым, как известно, стало царское решение всецело подчинить Трезини Леблону. В итоге, как принято говорить сегодня в таких случаях, итальянец «развел» француза, а «идеальный город» Леблона так и остался на бумаге.

Однако, если верно то, что Леблон исполнял петровский заказ буквально, именно его проект, как наиболее проработанный, показывает нам, как мыслил самодержец свою будущую столицу. Это не что иное, как крепость, обращенная к морю и то же время контролирующая всю дельту Невы. И это – именно «столица» как место постоянного пребывания Верховной Власти.

Через год после окончания Северной войны, в 1722 году Петр вновь решает обустроить столичный центр и вновь на Васильевском острове в восточной его части. Решение вполне понятное: война окончена, в повестке дня куда более сложная задача – реформа самой российской Власти. Царю нужна уже не только военная столица, а столица строящейся Империи.

Имперская столица

История создания и развития Петербурга – тема поистине бесконечная. Но, осмысливая ее критически, нельзя не признать как факт: в нашем внутреннем («городском») представлении, город способен развиваться лишь как столица. И в этой ностальгии по Имперскому городу есть своя историческая логика.

Всякий раз, когда город покидала верховная власть, в его «хрестоматийной» истории случались как бы провалы. Но что странно: из этих «провалов» город выходит именно в том виде, в каком мы и привыкли его представлять. Первый из них относится к периоду после смерти царя Петра. Второй начался в октябре 1917 года и сегодня как бы завершается.

Принято считать, что в первые годы после переезда двора юного Петра II в Москву город стремительно опустел. Настолько, что по Невской Першпективе бегали волки. Но в действительности эти свидетельства современников скорее дань уважения царю-реформатору, чем подлинный факт. Петровские указы действовали, и официально столицей России оставался Петербург. Другое дело, что бегство из города имело место, в основном дворян и купечества.

Власть боролась с этим вполне в петровском стиле. По указу от 1729 года было велено немедленно высылать в Петербург всех самовольно выбывших из него купцов, ремесленников и ямщиков вместе с семействами. За неисполнение указа – конфискация имущества и каторга.

«Переведенка» – так именовались лица, насильственно переведенные в Петербург на жительство.

Сам по себе переезд царского двора в Москву – чистая случайность. Юный император очень не любил море, зато страстно любил псовую охоту. Охотиться в окрестностях Петербурга было негде, и, однажды выехав на охоту в Мо­скву, он просто не спешил возвращаться. Пока не заразился оспой и не умер. Другое дело – обратное возвращение двора Анны Иоанновны в Петербург. Это решение было абсолютно осознанным, это был – политический выбор.

История, как известно, не любит сослагательного наклонения. Но если все же допустить как «несостоявшуюся» историческую возможность, что в России после избрания на престол Анны Иоанновны победила партия «олигархов» (князей Голицына и Долгоруких), то, возможно, столица так и осталась бы в Москве. Но победило самодержавие, и новая императрица поспешила переехать в Петербург под защиту губернатора Ингерманландии Миниха.

Бурхард Христофор Миних – роль этого человека в истории Петербурга явно принижена. Между тем именно благодаря Миниху, а если более точно – благодаря проведенной им в первые годы правления Анны Иоанновны реформе гвардии, окончательно сложилась та концепция строительства столичного города, которая, будучи реализованной в последующее столетие, и подарила нам то, что мы привыкли считать историческим Петербургом.

Санкт-Петербург как столица Империи – это место, где располагаются Двор и Гвардия. Но самое главное: это то место, где хранится государственная казна.

А на что тратятся обычно казенные день­ги? В первую очередь – на содержание Двора и Гвардии. Как следствие, на обустройство того места, где придворные и гвардейцы постоянно живут. Иначе говоря, на обустройство столицы.

По указу императрицы от 1739 года в Петербурге формируются городские предместья как полковые слободы, по числу полков учрежденной лейб-гвардии: Семеновская, Измайловская, Преображенская. Петербург тем самым строится строго как «резиденция самодержавия, огражденная штыками». Не случайно наблюдение историка: столица Империи выглядела бы пустырем, если бы из нее вдруг исчезли все объекты, так или иначе связанные с армией.

Даже знаменитое «пятилучие», формирующее в нашем хрестоматийном представлении исторический центр города, странным образом оказывается идейно связанным с задачей строительства имперского города. Так называемая идея паноптикума, когда есть возможность одновременно наблюдать из центральной точки за всем, что происходит вокруг, оптимально соответствует задачам проектирования тюрем и… «идеальных городов».

Общественное пространство

Ирония истории: если в середине девятнадцатого века Армия фактически создала имперский город, то спустя полтора века она же его и погубила, вместе с Империей. И опять все произошло как бы случайно: в феврале 1917 года из-за перегруженности железных дорог в Петрограде скопилось слишком много солдат, ожидавших отправки на фронт. Желанием воевать они особо не горели, а потому охотно поддержали массовые беспорядки.

Победившая революция сначала спонтанно разгромила город, затем также спонтанно покинула его. Демобилизованная армия разъехалась по домам, демократическая интеллигенция частично попряталась, частично сбежала, пролетарская же масса, заселив бывшие барские квартиры, достаточно быстро обратилась в люмпенское состояние.

В довершение разгрома город покинула и сама новая верховная власть.

Но уже в 1918 году известный архитектор Л. Ильин создает Музей города – первый неофициальный центр советского градопланирования. В сле­­дующем 1919-м при организованном большевиками официальном планировочном органе – Совете по урегулированию плана Петрограда и его окраин создается Архитектурная мастерская под руководством не менее известного специалиста И. Фомина, одного из авторов дореволюционного проекта «Новый Петербург». И в этом же году М. Рославлевым и Л. Тверским разрабатывается первая советская Схема зонирования Петрограда.

Задача, которую были призваны решить мобилизованные революционной властью специалисты, не была отвлеченной. В результате административных мероприятий, проведенных большевиками, в территорию Петрограда были включены окраинные полицейские участки – рабочие предместья. Возникла необходимость урегулировать возникшее, как бы сейчас профессионально определили, новое «общественное пространство».

Предложенная схема включала в себя три зоны. Первую зону – центральное ядро города – образовывала территория сплошной застройки. Вторая зона мыслилась как окружающее центральную зону «зеленое кольцо с отдельными жилыми массивами». Третья периферийная территория планировалась уже как сплошная зеленая зона с отдельными зданиями.

Все это называлось «город-сад» – единое пространство, органически в себе объединяющее места для жилья, работы и отдыха рабочих. Утопия, понятное дело. Понимал это и сам заказчик – новая городская власть. Тем более что в 1932 году партия поставила перед ним весьма серьезную задачу – превратить Ленинград в образцовый социалистический город.

Новый город, как и полагается настоящим революционерам, решено было строить на новом месте – в южной части современного Петербурга.

В результате проект первого советского генерального плана Ленинграда группе разработчиков под руковод­ством Л. Ильина пришлось переделывать заново. Административный центр города перемещался на место нынешней Московской площади, а сам город должен был по плану развиваться веерообразно в южном направлении вплоть до Пулково.

Однако ни первая версия этого плана, ни последующие, выполненные под руководством нового главного архитектора города Н. Баранова, реализованы не были, если не считать образцовой сталинской линии застройки Московского проспекта. И уже в годы войны от замысла перенести центр города на юг пришлось отказаться.

Утопическая идея организации единого общественного пространства вокруг исторического центра города оказалась куда более живучей. Но она породила другую идею, известную нам как проблема выхода города к морю.

Морской фасад

Генеральный план города, утвержденный в 1966 году, предусматривал решение двух «фундаментальных» задач. Первая из них – создание прибрежных общественных и жилых зон – восходит к идее организации общегородского зеленого пояса в направлении от центра города к морю. Вторая задача состояла в создании нового, «достойного Ленинграда», морского фасада. Квинтэссенцией плана стал специально разработанный для этих целей проект детальной планировки северо-западной оконечности Васильевского острова.

В те годы на эту тему писалось много. Основная мысль, выдаваемая за обоснование проекта, звучала следующим образом: город в силу известных исторических причин оказался искусственно (!) отрезанным от моря. И как бы подспудно подсказывалось – тем самым была нарушена первоначальная идея создания города как «окна в Европу».

На то, что про «окно в Европу» Пушкин писал спустя столетие после смерти Петра, внимания, как правило, не обращали и не обращают поныне. Между тем вполне правомерен во­прос: «окно» это – для входа или для выхода. Жителям социалистического Ленинграда «выход» был заказан по определению: гулять им предназначалось исключительно в создаваемой прибрежной зоне и не далее. Оставался «вход для интуристов», наподобие панорамы Манхэттена. В этом «парадном» контексте проблема выхода центра города к морю была действительно поставлена впервые. В остальных же аспектах предложенного плана идея была достаточно стара. Первая попытка вывода жилой застройки к берегу залива предпринималась еще в 1910 году – это проект перепланировки острова Голодай, известного как «Новый Петербург».

Далее по времени следует проект создания общегородских парковых зон на Елагином и Крестовском островах и на западе внутреннего Васильев­ского острова. Кстати, в нем мы можем заподозрить и наличие идеи «фасада»: об этом свидетельствует обращенная к заливу парадная стрелка Елагина острова «со львами», выполненная в двадцатые годы по проекту Л. Ильина.

Им же в рамках подготовки первого советского генерального плана города была разработана и первая версия планировки зоны жилой застройки северо-западной части Васильевского острова. Эта же композиция, основанная на трех лучах, выводящих застройку непосредственно к берегу залива, присутствует в проектах 1948 года. Лишь позднее она была пересмотрена в сторону существующего ныне варианта планировки.

Итого получается: в части развития идеи выхода центра города к морю – преемственность едва ли не полная. Отличие проекта 1966 года единственное и оно же принципиальное – «намыв». Предложено было данное решение в 1962 году в рамках конкурса на разработку проекта застройки. Но речь сначала шла лишь о присоединении Вольного острова к острову Голодай. Однако «намыв» в результате изменил само позиционирование проекта. Проблема выхода города к морю получила знаковое решение – «мор­ской фасад».

Утопии шестидесятников

За два года до утверждения окончательного проекта новый генеральный план города был торжественно презентован Никите Сергеевичу Хрущеву. Идея создания 25-километровой морской панорамы города с центром на намывной территории Васильевского острова, должно быть, ему понравилась. Если же судить по официальным отчетам о мероприятии, его больше волновал жилищный вопрос. Но здесь глава государства мог быть спокоен – в западной части Васильевского острова была запланирована новая экспериментальная жилая застройка с индивидуально проектируемыми улучшенными домами.

Именно она сегодня и определяет облик жилого района, ставшего уже в семидесятые годы одной из самых востребованных зон новостроек.

В остальном же проект так и остался на бумаге. Мало кто догадывается, что Новосмоленская набережная была призвана стать парадной эспланадой, соединяющей центр города с морем.

О ее проектном назначении напоминают лишь четыре точечных высотных дома «на ножках», да и те строились более десяти лет.

Особенно не повезло четырем высотным доминантам, запланированным соответственно на четырех площадях: у морского пассажир­ского вокзала; на площади, где ныне расположена гостиница «Прибалтийская»; на центральной площади в устье Смоленки (позднее выполнена в виде острова, на котором был запланирован памятник Октябрьской революции) и в устье Малой Невы. Между тем разработчикам проекта эти новые доминанты представились как «органичное дополнение» к уже существующим: Петропавлов­ской крепости, Исаакиевскому собору, Адмиралтейству.

Однако, как говорится, свято место пусто быть не должно. В середине 90-х годов на месте главной доминанты «морского фасада» в устье Смоленки едва не построили 133-метровую офисную башню «Петр Великий». Призрак Манхэттена тогда прогнали всем миром. По соседству с башней-призраком холдинг «ЛенСпецСМУ» решил возродить хотя бы часть высотной утопии и назвал свой проект: «Морской фасад».

Морской фасад № 2

Но все это – лишь прелюдия к новому суперпроекту под тем же названием, реализуемому сегодня одноименной управляющей компанией. Сравнивать современный проект с ланом 1966 года – то же самое, что противопо­ставлять плюсы капитализма достоинствам социализма. Но определенные параллели провести можно.

Во-первых, вновь все начинается со строительства морского пассажирского порта. Во-вторых, как и сорок лет назад, этим может все и закончиться. Тогда напомним, единственным местом, где была обустроена морская набережная, стала территория нынешнего морского пассажирского вокзала. В-третьих, опять же с объектами жилищного строительства никаких осложнений возникнуть не должно: продолжение существующей застройки (а теперь – еще и все возрастающий спрос). В-четвертых, на старте проекта – вновь полная неопределенность относительно решения транспортной проблемы.

Главный провал советского проекта – единое общественное пространство, органично соединяющее центр города с морем, не состоялось. Сегодня новая намывная территория мыслится и уже сосчитана как частная земля. Однако вряд ли активное городское сообщество отнесется безразлично к тому, как будет выглядеть со город стороны моря. Идея «Морского фасада № 1» еще жива. В том числе и в сознании власть предержащих.

В одном можно быть уверенным: каким бы ни стал окончательный проект, он обязательно получит свое «историческое обоснование». И мы обязательно вновь вспомним поэта Пушкина. На этот раз о том, «как запируем на просторе». Ведь теперь создается не просто морской фасад города, а парадный фасад России.

Однако есть одна тонкость. Петербург, как известно, расположен в дельте реки Невы. Но это не просто дельта, а псевдодельта – поднявшееся дно древнего моря. И простирается оно вплоть до Кронштадта. А потому, уверяет академик Валентин Назаров, система отмелей Маркизовой лужи –
это тот материал, который еще долго будет будоражить умы градостроителей. Слишком велик соблазн поднять сушу с глубины менее полуметра.

А значит, рано или поздно, мы увидим и Мор­ской фасад № 3. И далее строго на запад. Ведь тема выхода Петербурга к морю вечна.

Текст: Игорь Воронин, Вячеслав Костров