Листая подшивки старых газет, наткнулись на рождественский рассказ, если и не прямо, то всё-таки связанный с темой недвижимости. В нем и ненаписанное завещание, и наследование имущества по закону, и редкий по тем временам гражданский брак – в общем, все те коллизии, разобраться в которых в наши дни BN.ru пытается регулярно. История эта была опубликована 25 декабря 1915 (7 января 1916) года в «Новом времени», ведущей газете Российской империи тех лет. Автор – московский корреспондент газеты, писатель, беллетрист и журналист Николай Михайлович Ежов (1862–1942).
Итак, заглянем на сто с лишним лет назад…
I
Это произошло за три дня до Рождества Христова.
Иван Васильевич Чередеев, действительный статский советник и директор одной из многочисленных петроградских канцелярий, человек богатый, важный, с геморроидальным лицом и строгим взглядом, привыкший к комфорту и холостяцкому одиночеству, – внезапно был выбит из этой установленной колеи. Случай вышел чрезвычайный, непредвиденный.
Управляющий имением его брата Петра Васильевича прислал Чередееву письмо – краткое, но ошеломляющее: брат Ивана Васильевича утонул в Волге, и управляющий, извещая об этом прискорбном происшествии, просил его превосходительство, как единственного наследника, пожаловать в город Саратов немедленно и вступить в права по наследству, а также принять все документы, счета и т. п.
Под письмом стояло имя: «Преданный слуга Семен Капелькин».
Долго сидел Иван Васильевич, насупившись, и на его худом, тщательно выбритом лице всё более и более проступало неудовольствие.
Вдруг он произнес вслух:
– Брат Петр утонул… Какая неожиданность! Ну, а мне-то какое до этого дело?!
То было восклицание безграничного себялюбия. Но, к чести Ивана Васильевича, он сейчас же устыдился этого полузвериного крика и снова пробежал глазами письмо управляющего.
– Бедный брат, ведь он был еще не стар… Впрочем, я не видел его лет десять. Как его угораздило утонуть зимой?! Кажется, у него в Саратове есть дом… и он жил с какой-то женщиной, из певиц или актрис… Тогда, помню, очень возмущалась наша покойная мать! Она не могла забыть, что сама она – урожденная княжна… И вдруг Петр, вместо карьеры при дворе, в свете, – влюбился в ничтожную куклу… и уехал из Петрограда навсегда! Я ему писал несколько увещательных писем, где я говорил в качестве старшего брата. Но Петр ответил мне грубостями, и всё кончилось между нами… Да, родственные отношения теперь… не крепки! Гм… Вступить в права наследства… А зачем мне это наследство? Не отказаться ли… ну, хоть в пользу местного городского управления или университета?
Однако, вспомнив, что у брата, после наследия от тетки Анны Захаровны, очутилось возле Саратова имение, где одного леса было до тысячи десятин, Иван Васильевич переменил намерение.
– Я еду в Саратов сегодня вечером! – сказал он своему камердинеру. – А вот эту депешу сдайте как служебную…
Вдруг одна мысль поразила и уколола его:
– Что, если брат оставил всё свое состояние той особе, с которой жил уже немало лет?! Это так естественно… Хорош буду я, явившись… за чужим наследством!
Подумав, он отверг это соображение. Управляющий ясно написал, что Чередеев – один наследник. Будь другие, он известил бы.
– Что же это значит? – соображал Иван Васильевич. – Брат ее любил… и такая странность: ничего не оставил «гражданской жене»… Или он ей дал деньгами? Ба! Все мои догадки – вздор: ведь брат утонул, значит, жизнь его прервалась неожиданно… Да, да, именно так: он не успел составить своего завещания! И всё достается, по закону, мне…
Расхаживая по кабинету и куря сигару, Иван Васильевич совершенно вышел из своего душевного равновесия.
– Эта женщина, – говорил он про себя, – без сомнения, дурно влияла на Петра… она поработила его, заставила его порвать со всеми нами: со мной, с покойной матерью, с Икарскими, где брата любили и обещали сильную протекцию! Она – злая судьба Петра, и, конечно, с моей стороны такая женщина не встретит ни малейшего сочувствия…
Он чувствовал злость против той, которая, конечно, теперь погружена в отчаяние. Но это не трогало Чередеева. Нисколько. Даже, как будто, радовало.
– Закон возмездия! – думал он. – Ну-с, однако, пора собираться и ехать в Саратов! Вот нелепость-то! Вот неожиданность-то!
Время летело быстро, и в назначенный час Иван Васильевич выехал из Петрограда, а 24 декабря, утром, скорый поезд доставил его в Саратов. Там, около поезда, на платформе дежурили, ожидая генерала: управляющий Капелькин и кучер. Пара лошадей быстро везла сани. Слова сказать Чередеев не успел, а они уже очутились у двухэтажного дома его брата. Войдя в первую комнату, Иван Васильевич с удовольствием увидал, что обстановка жилища говорила об изящном вкусе и несомненном богатстве хозяина.
– С дороги, ваше превосходительство, не пожелаете ли выкушать чайку-с? – осведомился управляющий, бесцветный и робкий человечек, нервно покашливающий в руку.
Сидя с генералом на кончике саней, он не посмел вступить в разговор.
– Да, если есть сливки… густые… – процедил Чередеев сквозь зубы.
– Помилуйте-с, как же-с… из имения-с! Отменные-с.
Капелькин помог раздеться генералу и, введя его в следующие апартаменты, которые своей импозантностью очень удивили петроградского наследника, позвонил в электрический звонок и шепнул вбежавшей служанке:
– Самовар!
Чередеев, оглянувшись еще раз вокруг, сел и спросил:
– Господин Капелькин, скажите-ка мне, каким образом мой брат так ужасно окончил жизнь?
Управляющий развел руками и кашлянул.
– Божеское попущение-с! Катались они… метель стала мести-с… А они через Волгу ехали – да в полынью-с, со всего маху, и вкатили-с! Всех засосало… просто ужасть!
– Вот оно что... Скоро ехал, значит?
– Во весь дух, завсегда-с… Покойные Петр Васильевич любили езду быструю… Мальчонки с берега увидали, что лошади барахтаются, а сани в глубь ушли-с, побегли, народ созвали… Но уж было поздно-с! Горе, ваше превосходительство, великое горе-несчастье-с!
– Да, да… ужасный случай… Скажите, Капелькин, что же брат… он разве не оставил завещания?
– Не оставили-с, – отвечал, утвердительно сгибаясь, управляющий.
– Почем вы это знаете? И наверное ли?
– Я, ваше превосходительство, это потому твердо знаю-с, что дня за четыре до смерти Петр Васильевич говорили мне: что-то, Семен Евтеич… это меня так зовут, Семеном Евтеичем-с… Да-с, так вот говорят они: что-то мне не по себе, как будто нездоровится… Надобно, говорят, о делах подумать… А я им в ответ: помилуйте, да у нас, Петр Васильевич, дела все в отменном порядке-с! Знаю, говорят они, да я насчет другого: надо, говорят, нам, Семен Евтеич, адвокатика позвать, да и составим мое духовное завещание-с. Да вот и того-с… не успели-с!
Управляющий, смигнув глазами, снова кашлянул в руку.
– Гм! Значит, завещания нет?
– Нет-с, никакого-с, ваше превосходительство.
– Ну, хорошо… А… если бы мой брат успел составить завещание? Кому бы он, по вашим соображениям, отказал свое имущество? Ведь наследство-то большое…
Управляющий молчал, нос его краснел, глаза мигали.
– Вам ведь мой брат доверял?
– Помилуйте-с… очень доверяли! Как же-с!
– Следовательно, он мог советоваться с вами, говорить вам, намекать… а?
Управляющий продолжал конфузливо молчать.
– Послушайте, – сказал, слегка раздражаясь, Чередеев, – ну, наверное, он отказал бы этой женщине… Марье Афанасьевне или как бишь ее? Не помню… имени.
– Марья Федоровна, – поправил Капелькин.
– Ну, вот! Я про нее говорю…
Тут Иван Васильевич с досадой подумал, почему эта особа не вышла к нему навстречу? Это обстоятельство он поставил в минус против нее и строго взглянул на управляющего.
– Я вас, г. Капелькин, прошу быть со мной вполне откровенным… я даже требую этого!
Капелькин, собравшись с духом, отверз уста:
– Ваше превосходительство, я не знаю, сочтете ли вы мои слова справедливыми, но вот, как перед Истинным, позвольте от души сказать: да, точно-с, Петр Васильевич завсегда говаривали: «Умру, – говорят, – всё твое будет, Маша, твое – и Васеньки!»
– Васеньки? Это что такое – Васеньки? – спросил он.
– Это-с… (Капелькин кашлянул в руку.) Их сыночек-с… Пятый год ему всего миновал-с! Ребеночек-с…
Известие о том, что у брата была не только гражданская жена, но и ребенок, явилось для Ивана Васильевича новой неожиданностью. Неприятное ощущение опять охватило его. Неприятное, с примесью какого-то странного гнева. Петроградский чиновник, человек старый, богатый и одинокий, всю жизнь проведший холостяком, вдруг вознегодовал на то, что брат его вел жизнь семьянина и даже оставил… потомство! Правда, эта его семья нелегальна. Прав у нее нет. Но разве можно теперь не обеспечить женщину и ее ребенка? Всё-таки тут что-то, как бы имеющее право на сострадание…
– Я выброшу им кость! – подумал, кусая губы, Чередеев. – Но надо же объясниться с дамой… С этой неделикатной дамой!
В эту минуту управляющего позвали, и Иван Васильевич остался один. Он отодвинул от себя стакан с чаем и забарабанил пальцами по столу.
– Брат, – вспомнилось ему, – писал мне, что я – мумия без сердца, что мне только дороги какие-то светские приличия, на которые он плюет, и т. д. Я докажу ему, что у меня сердце есть. Впрочем, я еще не знаю, как будет себя вести его метресса? Интересно, что это за тип?
II
Вернулся Капелькин, кланяясь и извиняясь, что отлучился по хозяйству – заказывать для их превосходительства обед.
– Не могу знать только одного-с: мясное вы кушаете, ваше превосходительство, или рыбное? Велел ушку из стерлядок сварить-с… и бараньих котлет-с…
Генерал задумчиво поглядел на Капелькина.
– Гм, да, это недурно… если из стерлядей! Но пока мне вот что от вас желательно знать: почему сожительница моего брата, эта Мария Федоровна, не явится ко мне для… для… ну, разговоров, или там… Ведь, я думаю, она извещена, что я приехал?
Капелькин вытянулся, и на лице его выразилось уныние.
– Ваше превосходительство… – проговорил он дрожащим голосом, – Марья Федоровна-с…
– Понимаю! Она не хочет явиться сюда, ко мне, не правда ли? Это недурно!
– Никак нет-с, – отвечал тихо управляющий, поднимая глаза на желтое и холодное лицо Чередеева. – Ведь Марья Федоровна, царство им небесное, утонули в реке-с… вместе с Петром Васильевичем-с…
– Как?! Неужели?! – воскликнул пораженный генерал.
Лицо его покрылось красными пятнами; он вскочил со стула и бросился к управляющему, который от него в страхе попятился.
– Так и она умерла?! Боже мой, а я-то… Я сидел и злился, почему она… Утонули вместе… Господи!
Генерал вынул носовой платок и отер лоб. Затем он, почти с ужасом заглядывая в белесоватые глаза управляющего, прошептал:
– И… ребенок?.. Васенька?.. тоже погиб!?
У управляющего слезы проступили, но он перекрестился и радостно отвечал:
– Никак нет, ваше превосходительство! Ребеночек, слава Богу, жив остался… он ведь не ездил, а дома был-с!
– Где же он? Где это несчастное дитя? – воскликнул Чередеев, приходя в сильное волнение. – Я хочу его видеть!!
– Прикажете, ваше превосходительство, чтобы его привели-с?
Генерал хотел сказать: «Ну, да!» – и не мог.
Он вдруг почувствовал, что челюсть его дрожит так сильно, что он не в состоянии произнести ни слова. Тогда Чередеев, чтобы не разрыдаться, сдвинул брови и только утвердительно кивнул головой, а сам отвернулся в сторону.
Капелькин ринулся из комнаты со всех ног.
«Умерли… утонули оба! – думал в эту минуту Иван Васильевич. – Боже мой! Я сейчас с злорадством поджидал эту женщину… я хотел… неизвестно почему… вылить всю злость на нее… Ради какой цели? О, как это всё неожиданно для меня, эти мои ядовитые мысли, злобные порывы! Как это презренно! Но я… плачу?! Что со мной?!»
Послышались шаги; дверь отворилась: управляющий вел за ручку маленького мальчика лет четырех, одетого в шелковую рубашечку и бархатные панталоны. Его кудрявая головка была очень миловидна, а глаза – большие и внимательные – устремились на «дядю».
Капелькин слегка подталкивал и шептал ему на ухо:
– Васенька, поклонитесь дяденьке… Это ваш дяденька, папенькин родной братец!
Но ребенка видно поразило желто-янтарное лицо этого строгого и важного дяди, который так же пристально глядел на Васеньку, как и Васенька на него.
– Он не похож на брата! – вдруг сказал Иван Васильевич, чем-то страшно заинтересованный. – Послушайте, а есть портрет… его мамы?
– Вот-с, ваше превосходительство, в альбоме-с…
Управляющий быстро подал альбом. Жадными глазами взглянул на портрет Марии Федоровны Чередеев и – улыбнулся…
– И на нее не похож! А между тем, лицо этого крошки мне знакомо… Да, да, да!! Это просто… невероятно!!
Он вдруг нагнулся и, протягивая руки, сказал:
– Васенька, милое дитя мое… поди ко мне!
Васенька, увидав то выражение в его лице, с каким глядели на него всегда и мать, и отец, вдруг весело улыбнулся и – бросился к незнакомому «дяде»; он доверчиво к нему прижался и, как о каком секрете, сообщил:
– А у меня есть собачка Булька!
– Да что ты? Собачка Булька? И где же она? Капелькин, голубчик, пришлите сюда его Бульку…
– В момент-с, ваш…
Управляющий исчез. Генерал обнял ребенка, поднял его на руки и поднес к большому зеркалу.
– Гляди-ка прямо, – сказал он и подумал. – Он не похож ни на отца, ни на мать… но зато ведь это вылитый портрет… мой собственный портрет!! Именно таким я был пяти или шести лет… Вот они, эти кудрявые, белокурые волосы… этот нос… глаза навыкате, внимательные и красивые… О, он моей, он нашей крови! Он будет носить имя Чередеевых: я усыновлю его!!!
За дверями в это время уже раздавалось ужасное царапанье и визг.
– Булька, Булька, – оживившись закричал Васенька. – Можно его пустить сюда?
– Можно, – взволнованным голосом отвечал Иван Васильевич. – Входите, Капелькин, пускайте собачку…
Собачка – белый шпиц – с веселым лаем ворвалась в комнату. Васенька кинулся к ней, хлопая в ладошки.
– Мы сейчас все вместе будем обедать: вы, дядя, я и Булька! – сказал он, обертываясь к генералу.
– Да-с, пора уж… – промолвил Капелькин, – первый час!..
– А у вас в первом часу обедают? – смеясь, спросил генерал. – Отлично! Обедать так обедать: я, ты, Васенька, и Булька! Ах, что же я забыл: а… Семена-то Евтеича мы не посчитали. Ведь ты любишь, Вася, Семена Евтеича?
– Люблю! И он пусть с нами всегда обедает!
– Ваше превосходительство… нет слов-с… недостоин-с… чересчур много для меня-с…
– Перестаньте! Готов обед-то?
– Н-н-неукоснительно-с!
– Так идемте, идемте… Васенька, дай мне свою ручку! Семен Евтеич, прошу вас… Без церемоний!
Генерал почти побежал в другие комнаты; Вася на бегу кричал что-то тоненьким голоском, а Булька лаял и прыгал около него.
Сзади шел управляющий и, смигивая слезы, кашлял в руку…
Н. Ежов
Подготовил к публикации Игорь Воронин
